Шрифт:
Закладка:
«Я много думал о нашей сегодняшней встрече, и хочу сказать тебе со всей откровенностью о том, что не идёт у меня теперь из ума. Я очень встревожен тем, что три великие державы по-прежнему расходятся во мнениях по польскому правительству… <…> Мне кажется то, что вы у себя признаёте одно правительство, а мы и британцы – другое, лондонское, выставляет нас всех в дурном свете. Я уверен, что негоже такому положению дел продолжаться, ведь если всё так и останется, это лишь приведёт народы к мысли, что между нами – раскол, а ведь это не так. Я решительно против каких бы то ни было расхождений между нами и Советским Союзом. Уверен, что есть способ уладить наши разногласия».
Далее Рузвельт предлагал такое решение: пригласить из Польши в Ялту представителей люблинского правительства, а также двух-трёх пользующихся всеобщим уважением и непререкаемым авторитетом польских лидеров из церковных и академических кругов, чтобы они выступили посредниками между люблинским и лондонским правительствами Польши. Если удастся прийти к согласию относительно состава расширенного, представительного временного правительства на переходный период, никоим образом не «ущемляющего» советских интересов, Соединённые Штаты и Великобритания будут готовы рассмотреть вопрос о «передаче признания новому временному правительству» на период до проведения в Польше под его надзором всеобщих выборов. «Я знаю, – писал он в заключение, – что это полностью совпадает с твоим желанием видеть новую, свободную и демократическую Польшу, выбравшуюся из трясины этой войны»{466}.
Как и в первую ялтинскую ночь, когда Рузвельт отрядил Гарримана на сталинскую дачу в Кореиз согласовывать повестку дня первого пленарного заседания и договариваться о приватной встрече со Сталиным перед его началом, посол ощущал себя ночным проводником стратегии, ведущей, по его твердому мнению, в никуда, но совершенно бессильного её изменить. В своем письме Рузвельт взывал разом и к дружбе между США и СССР, и к своей личной дружбе со Сталиным, полагаясь на то, что их дружеские отношения за годы войны неимоверно укрепились. Гарриман и сам всегда верил в силу дружеских связей, считая их пусть и не решающим, но значимым фактором, предопределяющим исход геополитических событий. Так, личные взаимоотношения между Черчиллем и Рузвельтом, безусловно, способствовали формированию «особых отношений» между Великобританией и США{467}. Однако, как верно подметил днями ранее Джордж Кеннан, московский заместитель Гарримана, в ответ на просьбу составить и доложить личные характеристики советских делегатов: «[Для советского чиновника] сделать или сказать из личного уважения нечто такое, чего он не сделал и не сказал бы официально во исполнение своих служебных обязанностей, равносильно действиям в интересах иностранного государства»{468}. Вот и для Сталина, как бы ему ни нравилось поддерживать дружеские отношения с Рузвельтом, любая личная дружба будет принесена в жертву государственному интересу. И Гарриман понимал, что и в отношении поляков Сталин хочет любой ценой «господствовать над ними, чтобы их земли уже точно никогда более не послужили проходным двором для немецкой агрессии против России». Дружеские увещевания Рузвельта вдребезги разобьются о железную волю Сталина приструнить соседа[54]. И никакие доводы, «кроме объявления войны», этого его намерения не изменят{469}.
На следующий день после вышеописанного сеанса полуночной тайной дипломатии, пока Сара Черчилль прогуливалась по приусадебной территории Воронцовского дворца, а Кэти, сидя у фонтана в Ливадийском парке, строчила письмо Памеле, на террасе дворца вовсю шла парадная кино-фотосессия{470}. Три делегации только что договорились синхронно, ровно в 16:30 по восточноевропейскому военному времени, опубликовать в своих странах совместный пресс-релиз с официальным признанием факта проведения и объявлением повестки Крымской конференции{471}. Кинодокументалисты и фотохроникеры трёх стран, всю дорогу сопровождавшие делегации, тут же принялись как заводные стрекотать и щёлкать камерами, фиксируя историческое действо. Теперь, когда информацию о конференции решено было придать публичной огласке, Сара была, наконец, избавлена от необходимости и дальше ломать опостылевшую ей комедию перед сослуживцами по авиабазе в Медменхэме, и она написала матери письмо с просьбой организовать звонок своей подруге, которая её прикрывала на службе, и сообщить той, что надобность «держать оборону крепости» отпала{472}.
На террасе Саре встретился главнокомандующий британских ВВС Питер Портал{473}. Он задержался для проведения неформального оперативного совещания с начальником штаба Черчилля генералом Пагом Исмеем и представителем ВВС США генералом Лоренсом Кутером, в то время как прочие британские военачальники во главе с рьяным историком-любителем Аланом Бруком, вооружившись картами, компасами и военно-историческими книгами, выехали на экскурсию в Балаклаву{474}. Сара всегда рада была видеть Портала. Охарактеризованный одним современником как «человек гранитной безжалостности», маршал Портал обладал при этом и «необъятной индивидуальностью», и своеобразным чувством юмора, делавшим его шутки одновременно «смешными и злобными»{475}. С видимым удовольствием он измывался в Ялте над членами своей делегации, имевшими неосторожность излишне засидеться в санузле, задерживая живую очередь. Родом он был из старинной аристократической британской семьи, предположительно, франко-гугенотских кровей, – по крайней мере, многие именно в этом находили объяснение его непропорционально крупному носу, изрядно портившему его в остальном правильное лицо, которое без этого сомнительного украшения можно было бы даже назвать красивым. Будучи выпускником знаменитого оксфордского колледжа Крайст-Черч, он к 1940 году дослужился до поста главкома Королевских ВВС, а в 1942 году был произведен его величеством Георгом VI, великим магистром ордена Бани, в рыцари этого престижнейшего рыцарского ордена Британии. Сэр Портал был бессменным членом делегаций Черчилля на всех международных конференциях военного времени, включая Тегеранскую, где присутствовала и Сара. Впрочем, Сара сталкивалась с ним и до, и после этого – и в лондонском свете, и при его регулярных выступлениях в профессиональном кругу её отца, и в лебединой стае поклонников Памелы. Помимо преданного служения авиации, Портал был ещё и ценителем изящных искусств, и в этом качестве пришелся Саре особенно по душе, так что как-то раз она даже пригласила его в Лондоне на концерт{476}.
Хотя Саре было вполне комфортно и в компании Кэти и Анны, которых она находила «очень любезными и приятными», о чём как раз накануне и написала матери{477}, ей было, вероятно, привычнее и проще в обществе соотечественника, особенно такого, как Портал. Хотя маршалу было пятьдесят два года, и Сара формально служила под его началом (Женский корпус считался подразделением Королевских ВВС), компаньоном Питер Портал был восхитительным. Он всегда готов был поделиться массой забавных сплетен. Из всех присутствовавших на конференции только он хотя бы отдалённо годился ей в «приятели»{478}. Так что нет ничего удивительного, что они остановились поболтать. Их, однако, тут же принялись снимать честно отрабатывавшие свой хлеб бригады кинохроникёров, и Портал пошутил, что Сара и он скоро станут звездами лондонских кинотеатров. Затем беседа плавно перешла на тему местных достопримечательности. Ни он, ни она до сих пор ещё не видели небывало величественного, как рассказывают, тысячефутового водопада Учан-Су
